Четыре облика судьбы
По рассказам моих старших родственников семья наша все потрясения 1917 года восприняла без особой трагедии. В июне прабабка моя Соломонида Фёдоровна родила дочь (мою бабушку), которой при крещении было дано священником не менее оригинальное имя – Ираида. А уже через несколько месяцев Соломонида с грудной дочуркой на руках пыталась прорваться в здание банка в городке Балашове, где хранились семейные сбережения в золотых рублях. Да не тут-то было - банк лопнул, деньги сгорели. Едва успела Соломонида вырваться из плотной недовольной толпы, гудевшей на улице перед дверями банка, а малышку Ираиду, чтоб ненароком не задавили, ей уж по рукам передали.
Муж Соломониды – Павел Михайлович, вскоре вступил в партию большевиков, несмотря на своё княжеское происхождение. Как позже вспоминал сам прадед: “Понаехали к нам учителишки с красными бантами и стали агитировать за Советскую власть. А меня зачем агитировать? Я был только рад, когда станцию, которая была названа в честь моих предков, переименовали в “Народную”. Правильно, предки-то ведь у меня были декабристы да народники!”
Гордился Павел Михайлович и тем, что в столь смутное и непростое для страны время ни разу не пришлось ему использовать по назначению свой наган, выданный ему командиром ЧОН. Вышестоящие товарищи его потом немного взгрели за то, что оружие в результате оказалась заржавленным.
Даже во времена знаменитого в истории Антоновского бунта, прошедшего по Тамбовщине и частично – по Саратовщине, мой прадед предпочёл не проливать крови соотечественников, хотя…
Он мирно сидел за чашкой чая в гостях у своей знакомицы Катерины Ивановны, когда увидел в окно, что в село влетела конница зелёных с криками: “Смерть коммунистам!” Приятель Павла, в каком-то отчаянном порыве выскочил на улицу и закричал: “Ну, вот я коммунист! Да, я коммунист! Ну и что?” …Его голова, одним взмахом острой шашки отделённая от тела, покатилась в траву, а разгорячённый убийца уже нёсся дальше по притихшей улице села, не оглянувшись даже.
Павел понял, что антоновцы долго разбираться не будут, и Катерина Ивановна нашла способ спасения. Она отдала Павлу одно из своих платьев да платок. Под видом девиц-подружек, прихватив лукошки, они быстренько отправились в лес “по грибы”. Ушли! Но не без “жертв” – Катерине пришлось сбрить Павлу его шикарные пышные усы, которыми он так гордился. Несколько дней просидел прадед в сыром болотистом лесу и к старости это “сидение” аукнулось ему жесточайшей подагрой.
Прабабке Соломониде “партийная деятельность” супруга во всех её проявлениях не очень-то нравилась. Не то, чтоб она была против идейно, но вот партийные собрания мужа почему-то частенько затягивались за полночь. Когда прабабка однажды, не выдержав, сама отправилась к дому партактивиста, где это сборище и проходило, увидела она в лучах керосиновой лампы своего благоверного, лихо наяривающего на гитаре какой-то популярный мотив в окружении других коммунаров и коммунарок, ему дружно подпевающих.
Павел Михайлович о решительном характере супруги знал, но и он не мог предположить, что после того случая Соломонида сделает свои оргвыводы и просто спалит его партбилет в самоваре. С той поры Павел на партийные мероприятия являлся реже и, видимо, проходил уже по графе “сочувствующие”.
Хотя посочувствовать можно было б и ему. Ведь острая на язык Соломонида политику партии понимала по-своему. Когда прибыл в Балашов бронепоезд “Октябрьская революция” с самим комиссаром по военным и морским делам, председателем Реввоенсовета Львом Троцким и мало кому известным в ту пору Михаилом Калининым, прабабка не упустила возможности побывать на агитационном митинге. С высокой трибуны выступал Троцкий и разъяснял “массам” новые веянья времени:
- Мы закроем все церкви!
- А синагоги? – выкрикнула из толпы Соломонида.
- Простите, оговорился, – мы закроем все молельные дома, - ответствовал трибун революции.
Кстати, на центральной улице Балашова ещё в конце 80-х годов можно было видеть ту самую трибуну и мемориальную доску на ней, извещающую о выступлении в Балашове… Михаила Ивановича Калинина. Местные начальники с этой трибуны в дни праздников народу руками махали, когда он мимо них на демонстрациях проходил. А тогда, в революционные-то годы…
…Вернувшись домой, решительная Соломонида достала из красного угла все иконы, завернула их в полотняные рушники, убрала в сундук, стоящий в чулане. На место их повесила портрет строгой женщины в синей блузе, вырезанный из журнала, – Надежды Константиновны Крупской. И не без ехидства наблюдала потом, какими растерянными становились лица соседей, заходящих в дом, и первым делом ищущих глазами в красном углу святой лик, да уже привычно тянувшихся ко лбу щепотью из трёх пальцев, чтобы перекреститься…
Голодное время переживали благодаря старым запасам. Всё, что было в доме ценного, вплоть до золотых нательных крестиков детей, пришлось отнести в “Торгсины” (магазины так называемой “Торговли с иностранцами”, в которых золото, серебро и другие предметы роскоши и искусства можно было поменять на продукты питания). Ну и ещё, конечно, свой огород помогал – картошка-моркошка, фрукты.
Чуть ли не единственным лакомством для детей стали в ту пору распаренные сухофрукты. Маленькая Ираида однажды пареных груш объелась, как тогда говорили в народе, до заворота кишок. Думали, отойдет малышка в мир иной. Уже и батюшку к ней приводили, соборовали. Девочка выжила, только вот ножки ей полностью отказали.
Пока родители были заняты по хозяйству, она целыми днями лежала одна в пустом доме, с грустью слушая весёлые крики братьев и сестры, доносившихся с улицы. Но однажды произошло то, что все назвали настоящим чудом.
Ситцевая занавесочка чулана едва заметно колыхнулась и перед взором Ираиды предстала неземной красоты женщина. Она была одета в белоснежное свободное одеяние, на ногах её были плетеные сандалии с длинными ремешками, обхватывающими голени. Тёмные волосы красивыми локонами спускались на плечи, а над головой - сияние.
Ираида очаровалась красотой незнакомки, а та подошла к кровати девочки, ласково взглянула на неё и промолвила:
Дитя! Встань и иди!
Я не могу, тётя, у меня ножки не ходят, - пролепетала девочка.
А ты встань и иди! – убеждённо повторила женщина в белом.
Она протянула Ираиде свою руку. Девочка взялась за её ладошку и почувствовала, что она прохладная. Какая-то неведомая сила подняла малышку с постели. Она встала на ноги, она сделала свой первый несмелый ещё шажок. С удивлением перевела взгляд с “красивой тётеньки” на ноги. Надо же, они ходят!
Когда Ираида подняла глаза, женщины в белом уже не было рядом. Девочка не помнила, сколько она так простояла в оцепенении, но ей показалось – один миг, когда в дом вошла её мать:
- Ирочка! Ты стоишь? Ходишь? Какое счастье, доченька!
- Мама, а где эта красивая тетя? Ты её видела? Это она меня подняла!
- Какая тётя, детка?
- Та, которая вышла из нашего чулана. Она была такая красивая, и над головой у нее что-то светилось, мамочка…
Обо всех обстоятельствах чудесного выздоровления Ираиды в семье было решено особо не распространяться, но домашние были уверены, – сама Пресвятая Богородица подняла девочку на ноги.
Возможно, эта история навсегда осталась бы только в области нашего семейного предания или фантазии не вполне здоровой детской психики, если бы через много лет нам не довелось услышать из первых уст новые истории про женщину в белом.
Татьяна Т. была в городе Горьком фигурой известной, – организовала при руководимом ею же детском клубе музей первого лётчика-таранщика Петра Николаевича Нестерова, дружила с престарелой дочерью легендарного героя. Именно благодаря увлечённости Татьяны судьбой пилота-земляка мы и познакомились с ней, – в 80-х годах прошлого века моя мать собирала материалы к первой своей книге о лётчиках-таранщиках.
Много мы тогда времени провели в гостеприимной семье Татьяны. Познакомились с её родителями, братом, сынком Алёшкой. Однажды Татьяна рассказала нам удивительную историю. Случилась она, когда неожиданно и тяжело заболел её отец. В ту пору Татьяна, как и большинство советских людей, была от религии далека, но беда показалась такой неминуемой, что взмолилась Татьяна, сама не зная кому: “Ой, только б отец на поправку пошёл! Клянусь, схожу тогда в церковь и свечку поставлю!”
Через какое-то время отцу и в самом деле стало легче, а потом он и вовсе забыл о своей болезни. Ну и Татьяна в суете ежедневных дел о своём обещании как-то подзабыла. Вот тогда-то и приснился ей странный сон, запомнившийся во всех мельчайших подробностях. Будто идёт она длинным, каким-то бесконечным тёмным тоннелем. И страшно ей, и одиноко… Вдруг видит, движется навстречу женщина в белой свободной одежде, над головой – сияние, на ногах плетёные сандалии, вроде таких, как в Древней Греции носили.
Подошла незнакомка к Татьяне, посмотрела с укором и сказала: “Ну вот! Когда плохо было, так обещала в церковь ходить, а как стало всё хорошо, – так ты и забыла…”
Проснулась Татьяна после этого в полном смятении чувств, и чуть свет за окном забрезжил – побежала в церковь к заутрене – свечку ставить.
Сегодня Татьяна стала экскурсоводом, но не обычным. Возит паломников по Святым местам Нижегородчины, к Серафиму Саровскому - обязательно, возит нижегородских верующих по Святым местам Москвы – к Блаженной Матроне, - непременно.
…В прекрасную столицу Белоруссии, город Минск мы приехали специально, чтобы повидаться с Героем Советского Союза Борисом Ивановичем Ковзаном. В годы войны он четыре (!) раза сбивал вражеские самолёты таранным ударом, став своего рода рекордсменом по совершению этого отчаянно смелого приёма воздушного боя. Моя мама, работая над книгой о лётчиках-таранщиках, не могла упустить возможности увидеться с одним из самых легендарных героев.
Беседа затянулась на многие часы и вдруг Борис Иванович сказал моей матери:
- А теперь я тебе расскажу такое, о чём раньше никогда никому не говорил. Боялся, что засмеют или того хуже – сумасшедшим объявят. Но это ведь, правда, было! Как раз перед четвертым тараном, и, между прочим, 13 августа!
Далее, дорогие читатели, я передаю всю историю Бориса Ковзана так, как она описана моей матерью в книге “Выбираю таран”.
Накануне, 12-го вечером, у нас в полку давали концерт артисты. Женщины в длинных шикарных платьях, в туфлях на каблуках. Но мне предстояло лететь ни свет, ни заря, потому пошёл я в землянку и завалился спать. А лётчиков тогда, на всякий случай, бойцы охраняли.
И вдруг будит меня красавица - в белом облачении, вроде как со светящейся короной на голове и говорит: “Пойдём со мной!” А я тогда девчонок чурался. Застеснялся. Отвечаю: “Не могу. В полёт мне скоро”. Она - настойчиво: “Пойдём со мной!” Я уже в крик: “Да отстань ты! Сказал же - нельзя мне!”
Тут расталкивает меня боец и спрашивает:
- Товарищ старший лейтенант! Я не понял, что Вы
мне кричите?
- А где красотка, что меня звала? - спрашиваю.
- Да не было здесь никого!
Потаращил я глаза и снова спать.
А она тут как тут, грозно так приказывает: “Пойдём со мной!” Я в сердцах отвечаю: “Сказал же, что не могу!” “Пойдём!” - командует. Тут я разозлился и, каюсь, выкрикнул: “Да пошла ты…!” Она ка-ак двинет меня в правый глаз! Я от страшной боли и проснулся, бойца опять спрашиваю: - Где эта девка? - Да не было никого! На кого кричали-то?
Плюнул я, решил на стоянку к самолету пойти. А там мой авиатехник готовит машину, спрашивает: - Чего, командир, рано встал?
Ну, я пересказываю странный сон, а он:
- Откажись-ка, командир, от задания. Плохой это сон и, может, вещий.
А тут ещё наш полковой любимец пёс Дутик крутится вокруг меня, лает тревожно, за галифе от машины оттаскивает. А Дутик всеми уважаем был. Однажды, когда мы гуртом галдели-гоготали на лётном поле, стал оттаскивать то одного, то другого в сторону. Мы решили, что-то показать хочет, пошли за ним. А на то место, где мы только что стояли, снаряд упал... Воронка такая была, что никого бы из нас не осталось в живых. С тех пор мы на ошейник Дутику немало Железных крестов с пленных фрицев навешали и с собой при перебазировании возили.
- Вот и Дутик не зря нервничает, - продолжает техник. - Откажись, командир!
Ну, куда там! Я ж упёртый! Полетел.
... До этого сна-видения Ковзану не раз приходилось проскакивать на волосок от смерти. Садился на повреждённой машине, чудом державшейся в воздухе. Выбрасывался на парашюте с падавшего самолета на лёд озера Ильмень и потом пробирался по заснеженным болотам и лесам в часть, а последние метры до наших окопов пробежал, не зная о том, по минному полю... Узнав, впервые оцепенел от ужаса.
В тот день, 13 августа 1942 года, он, силой воли вытряхнув из памяти непонятный сон и предупреждение верного Дутика, упрямо поднялся в небо.
В районе Старой Руссы на его “як” на высоте семь тысяч метров напали пять Me-l09Ф. Основное отличие этого “Ф” от первоначального варианта - более совершенные аэродинамические формы, мощный мотор и усиленное вооружение.
“Як” Ковзана уже горел, выбрасывая чёрные клубы дыма, но никак не желал падать, а четыре “мессера” - по два справа и слева - сопровождали его, казалось бы, в последнем полете. Задыхаясь от дыма, Ковзан сорвал стеклянный фонарь машины. Резкая боль пронзила правый глаз. Пятый “мессер”, решив добить горящий “ястребок”, пошел в лобовую атаку, поливая огнём пулемётов, заставляя или погибнуть, или свернуть с курса.
Но Ковзан не мог дать торжествовать врагу! Он шёл навстречу, готовый столкнуться, но не свернуть! Только за миг до столкновения дрогнул враг - пошёл вверх, и пылающий “ястребок” на всей скорости пропорол брюхо вражеской машины.
“Дальше ничего не помню - мрак. Пришёл в себя - кубарем лечу с парашютом за спиной. Дёрнул за кольцо - и опять провал. Очнулся только в госпитале, понял, что меня от таранного удара вышвырнуло из машины - хорошо, что я догадался фонарь сорвать, - с удивлением качая головой, вспоминал Борис Иванович. - А уже много позже наш командир рассказал, какие я слова в эфир послал: “Пробита голова. Вытекают мозги. Иду на таран”. Самое интересное, я совершенно не помню, что говорил такое. Единственное запечатлелось: провожу крагой по лицу, потому что на миг перестал видеть, а она - сырая. Вот и решил - мозги вытекают. А это глаз ... Тот самый, правый, в который та дева с нимбом светящимся меня ударила”.
... А внизу его уже ждали пехотинцы, свидетели его четвёртого тарана. Весь фронт знал имя отважного таранщика, и представлялся он богатырём с саженными плечами, а тут вытащили из трясины небольшого паренька с юным курносым лицом, обгорелого, в копоти, без сознания. У него были переломы рук и ног, треснула челюсть, в крови правый глаз. Фронтовые хирурги сделали всё возможное и переправили его в Москву.
В московском госпитале врач, осмотрев его правый глаз, сказал с печалью:
- Должен вас огорчить, молодой человек. Тонкий осколок стекла прошёл в глазное яблоко ... Придётся поставить искусственный.
“Отлетался, сокол”, - услышал Борис чьи-то жалостливые слова.
- Это мы ещё посмотрим, - пробормотал он. - Моего упрямства на сотню других хватит.
…В итоге - строчки решения медкомиссии, от которых заликовала душа: “Учтя горячее стремление Б. И. Ковзана на фронт, в индивидуальном порядке признать годным к лётной работе без ограничений”. Герой-таранщик продолжил службу в войсках противовоздушной обороны Саратова и даже однажды сбил ещё один самолёт противника– разведчик Ю-88
- Сейчас думаю: что это было? Ангел-хранитель предупреждал, Богородица или сама смертушка за мной приходила, да помиловала, пожалела молодого дуралея?” - рассуждал вслух Борис Иванович, вспоминая таинственную историю времён своей фронтовой юности.
- И ещё мне очень чётко запомнилось, что на ногах у той женщины были…
- Сандалии с кожаными ремешками крест-накрест? – спросила моя мама.
- Так точно! А откуда знаешь? – очень удивился фронтовик.
Неизвестно, как встретил свой смертный час Герой Советского Союза Борис Ковзан, неизвестно, довелось ли ему вновь увидеть ту деву с нимбом. А вот моя бабушка Ираида последние минуты своей земной жизни была в бреду, много говорила, уже не узнавая окруживших её родственников. Она будто вернулась во времена своего далёкого голодного детства. “Мама, мама, дай мне яйцо. Папа! Я хочу лимон”, - говорила бабушка сама с собой. А может быть, вовсе и не с собой? Как знать, может, и чудесная добрая женщина в белом в тот момент стояла у кровати.
Так кто же она? Возможно, ответ на этот вопрос знал Василий Макарович Шукшин. Ведь ещё одна история о женщине в белом гениально описана его пером в сценарии к фильму “Живёт такой парень”. О таинственном и страшном явлении старушка рассказывает шебутному шофёру Пашке Колокольникову.
“ - Что там слышно? Вы вот в разных местах бываете - война-то будет или нет? - спросила она.
- Не будет, - уверенно сказал Пашка. - Не дадут.
- Господи, хоть бы не было. В народе тоже не слышно. А то ведь перед войной-то всякие явления бывают.
- Какие явления? - полюбопытствовал Пашка, попивая молоко.
- Вот перед той-то войной - явление было.
- Какое?
- А вот едет шофёр сверху откуда-то, с гор, и подъезжает к одному месту... А место это - как выезжать в Долину Свободы...
- Знаю, - сказал Пашка.
- Вот. Выезжает из лесочка-то, глянь: впереди баба стоит. Голая. Подняла руку. Шофёр маленько оробел. Останавливается. Подходит она к нему и говорит: “На, говорит, тебе двадцать рублей...”
- По новым деньгам, что ли? - встрял Пашка.
- По каким “по новым”? Дело-то до войны было, как раз перед войной. - Так. – “...На, говорит, тебе двадцать рублей и купи мне на платье белой материи. Когда, говорит, поедешь назад, я тебя здесь встречу. Только смотри, говорит, купи - вишь, я голая вся”. Ну, шофёр что, взял. “Ладно, говорит, куплю”. – “Только смотри - не забудь”, - она-то ему ещё раз. И ушла. В лес. Едет шофёр. Приехал на свою базу какую-то...
- На автобазу.
- Ну. И расскажи этот случай товарищам своим. Те его - на смех. “Пойдём, говорят, пропьём лучше эти деньги”. Тот шофёр-то махнул рукой, пошёл и пропил эти деньги. Да. А когда назад-то ехать стал - струсил. “Боюсь, говорит, хоть убейте”. Пошёл к жене, рассказал ей всё. Та - ругать его. Ну, поругала, поругала, а деньги дала. Да. Купил шофёр белую материю, опять заехал на свою базу. Ну, двое поехали с ним - чтобы убедиться: есть такая баба или нет. Едут. Не доезжая до того места с версту, эти два шофёра поснули убойным сном. Спят, и всё. Уж тот шофёр, который материю-то вёз, толкал их, толкал их, бил даже - ничего не помогает, спят. Делать нечего - надо ехать. Поехал. Доезжает до того места - баба ждёт его. “Купил?” - спрашивает. “Купил”. – “Спасибо”. Взяла материю. А потом поглядела на шофёра и спрашивает: “Ты зачем же мои деньги-то пропил?” Тот молчит. Она так тихонечко засмеялась и говорит: “Ну ладно, они ведь деньги-то не мои, а ваши. А вот этих зачем с собой взял? - показывает на двух сонных. - Испугался?” Опять засмеялась и ушла в лес. Отъехал шофёр с полверсты, те двое проснулись...”
…Шукшинская старушка была уверена, что это “смерть по земле ходила -саван себе искала.” А молодому и бесшабашному Пашке Колокольникову, “ищущему свой идеал” в жизни, женщина в белом представилась совсем в ином образе да велела в бабушкины сказки не верить:
“ - Так вот, ты не верь: это не смерть была, это любовь по земле ходит.
- Как это?
- Любовь. Ходит по земле.
- А чего она ходит?
- Чтобы люди знали ее, чтоб не забывали.”
…Какую глубокую мысль зашифровал Василий Шукшин в этой неожиданной “метаморфозе” таинственной незнакомки! И, возможно, дал нам ключ к разгадке всех её явлений. Детям она представляется милым ангелом, исполненным доброты, взрослым – строгим судьёй их поступков и советчиком в самых трудных жизненных ситуациях, воинам является в образе Валькирии, пожилым – предвещает переход в иной мир. Так кто же она? Может быть, сама Судьба? Ведь скрытый смысл этого древнего русского слова – Суд Бога…
